Вернись из полета [сборник 1979, худож. С. Л. Аристокесова] - Наталья Федоровна Кравцова

Архипыч был родом из Винницкой области. Дома у него оставалась семья: жена, трое взрослых детей, старик отец. Старшего сына призвали на службу как раз перед войной. Архипыч гордился сыном и часто повторял, доставая при этом из кармана аккуратно сложенный листок — письмо, полученное несколько месяцев назад:

— Танкист он у меня. И орден уже дали. За храбрость, значит.

Ну и его, Архипыча, тоже взяли на войну, хотя было ему далеко за пятьдесят.

— Вот, пригодился как-никак девчатам, — говорил он, улыбаясь в усы. — Факелы вам зажигаю — летайте!

Он не только знал в лицо каждую летчицу. По манере посадки и еще по каким-то ему одному известным признакам он мог безошибочно определить, чей самолет садится и даже кто из летчиц заходит на посадку.

— Это Жигуленко, — говорил он, наблюдая, как самолет выходит из четвертого разворота на последнюю прямую. — Только она так крыло заводит.

Что значило «крыло заводит», никто не понимал, но все с уважением смотрели на Архипыча, потому что оказывалось, что действительно прилетела Жигуленко.

Мы любили поговорить с Архипычем. Он умел рассуждать мудро, по-своему веско, убедительно и ненавязчиво.

— Судьба, она есть у каждого. Только не знаем мы ее. Вот летишь ты, к примеру, там под снарядами, а ни один тебя не возьмет. Потому что судьбой не предписано… А оно как бывает: снаряд не возьмет, а хворь проклятая одолеет.

— Ну а если б знать свою судьбу? — спрашивали девушки.

— А если б и знать ее, что ж — человек все равно должен делать свое дело. Потому как есть еще долг… Совесть, стало быть.

Однажды к середине ночи погода испортилась. Подул сильный ветер: где-то стороной проходила гроза. Мы продолжали летать. Иногда ветром задувало фонари, и каждый раз Архипыч шел через летное поле, чтобы зажечь их.

Сначала он ходил довольно бодро, но потом заметно устал. Порывистый ветер все чаще гасил огни, и Архипыч попросил разрешения у командира полка остаться там, у дальних фонарей.

До конца полетов он не возвращался, и огни непрерывно горели. Утром самолеты стали разруливать по стоянкам, а его все не было. Принялись искать.

Архипыча нашли в траве с разбитой головой. Он был жив. Лежал и тихо стонал. Видно, возвращаясь, он задремал на ходу и случайно забрел на посадочную полосу, а может быть, просто заблудился. Самолет, заходивший на посадку тихо, с убранным газом, задел его колесом: в темноте не заметишь на земле человека.

Когда его несли на носилках к машине, он открыл глаза и, медленно произнося слова, сказал:

— Значит, судьбой… так…

В тот же день Архипыч умер.

Мы еще долго помнили его. Первое время, приходя на старт после очередного вылета, я невольно осматривалась кругом, как будто там чего-то не хватало. И не сразу соображала, что не хватало Архипыча, его длинной согнутой фигуры, освещенной огнями…

Разве же я дам тебя в обиду!

Приближается время выруливать самолеты. Мы идем по ровным зеленым улицам станицы. Из-за деревьев выглядывают белые домики. В садах, где стоят наши По-2, уже работают механики, расчехляют моторы, готовят самолеты к полетам.

Тихо. В траве перекликаются кузнечики.

— Хорошо, а? — говорит Жека, и в ее глазах отражается закат. Она идет рядом со мной, размахивая тонким прутиком, сбивая на ходу травинки.

На землю уже ложится тень, и только верхушки деревьев еще золотятся да рыжеватые Жекины волосы ярко пламенеют.

— Жека! Жигули! Наша эскадрилья вылетает сегодня первой! — кричит издали Жекин штурман.

— Ладно, еще рано! — отвечает она.

В это время неподалеку слышится тарахтение мотора. На повороте улицы появляются на мотоцикле ребята из соседнего полка. Останавливаются. Жека не может пройти мимо этой техники равнодушно.

— Можно прокатиться? А ну, покажите, как тут управлять.

Ребята охотно объясняют, где и как нажимать.

Мы пробуем по очереди. Сначала ездим на летном поле, где нет никаких препятствий. «Осваиваем» технику. Потом принимаем решение прокатиться вдоль улицы, по станице.

Жека садится за руль, я — сзади верхом. Шум, грохот — весело! Сначала все идет нормально. Но вот Жека разгоняет мотоцикл (надо же порисоваться перед ребятами!). Вдруг из-за угла машина! Она решает развернуть мотоцикл влево, в переулок. А скорость не убрала. И мотоцикл с большим радиусом разворота скачет через канаву прямо на деревья.

Я успеваю закрыть глаза перед тем, что должно случиться, и чувствую сильный удар: переднее колесо застревает между стволами деревьев. Жека грохается вперед, зацепившись головой за дерево, а я делаю сальто в воздухе и шлепаюсь на землю спиной. Больно, даже дыхание перехватило. Но мы знаем: на нас смотрят. И поднимаемся, улыбаясь, как будто ничего не произошло, как будто именно это мы и собирались сделать.

Ребята бросаются… к мотоциклу. Нет, он цел.

Хочется сесть и отдышаться. Но уже поздно, нужно идти к своим самолетам. Слышно, как тарахтят запущенные моторы. Кое-кто уже выруливает.

Сначала шагаем молча, переживаем случившееся. Жека трогает огромную шишку на лбу. Потом, посмотрев друг на друга, громко хохочем.

Через час мой самолет уже приближался к району, где сосредоточились части противника. Как ни старалась я подойти к цели неслышно, все равно нас поймали. Широкие цепкие лучи. И как раз в тот момент, когда Лида Лошманова, мой штурман, готовилась бомбить. В кабине стало светло. К самолету потянулись снизу оранжево-красные ленты. Три крупнокалиберных пулемета швыряли вверх огненные шары.

Двадцать секунд я должна была вести самолет по прямой, не сворачивая. Всего двадцать секунд. Пах-пах-пах! Пах… Щелкают оранжевые шарики. Их много. Они будто пляшут вокруг самолета, все теснее окружая его.

— Еще немножко… — говорит Лида.

Я послушно веду самолет. Мы с Лидой еще не привыкли друг к другу, присматриваемся. В полете она спокойна, говорит мало, только самое необходимое. Вообще она мне нравится. У нее продолговатое смуглое лицо и умные, немного грустные глаза.

Пах-пах-пах!.. Земля плывет под нами медленно. Очень медленно. Наконец Лида произносит:

— Готово.

Бомбы сброшены. И мне странно, что среди этой пляски шаров мы все еще летим… Стреляют кругом. Уклоняясь от трасс, я швыряю самолет то вправо, то влево, то вниз. Я уже не понимаю, что делаю, где земля, а где небо. Вижу только блестящие зеркала прожекторов и огненные зайчики, весело бегущие к самолету.

Но почему луна внизу? Ведь это луна! Я узнаю ее. Немножко на ущербе. Она светила нам всю дорогу… А зеркала в противоположной стороне. Сейчас они вверху. А луна внизу… Значит, самолет в перевернутом положении! Я делаю невообразимый маневр.